Более взвешенно

«Особенно гротескно выглядят последствия подключения к управлению страной тех, кто эту самую страну по той или иной причине терпеть не может. Не ненавидит, нет; ненависть — это уважительное чувство, его можно испытывать лишь к чему-то крупному, значительному, на что ты смотришь уж хотя бы как на равного. А тут речь идёт о каком-то гадливом отвращении, о тотальном неприятии. Типа: я же такой чистый, как бы мне тут не вляпаться… Возможно, среди этих равноправных граждан Российской Федерации и правда есть платные агенты Госдепа или какого-нибудь вовсе уж адского Моссада; я в подобных эмпиреях не вращаюсь и поэтому таковых не встречал. Мне постоянно встречались, наоборот, исключительно порядочные, бескорыстные, умные, начитанные, благородные люди. Похожие на лепестки позапрошлогодних цветов, засушенные между страницами их любимых книг. Кстати сказать, там, между страницами, высохшие хрусткие чешуйки способны надолго пережить любой живой плод уже потому хотя бы, что живой плод по осени, скорее всего, съедят, а то и просто сгноят на овощебазе… Но проживи они хоть сто лет — съедобнее не станут. Американские танки уже за эстонской границей, в двух-трёх часах ходу от Питера — а эти бескорыстные и благородные до сих пор ни о чем другом думать и говорить не могут, кроме как о советских танках, полвека назад раздавивших пражскую весну. И, разумеется, у россиян нет иных врагов, кроме собственного правительства, именно оно и придумывает нам, и создаёт нам врагов, чтобы ловчей было нами, дураками, управлять; а вот когда кремлёвские кровососы перестанут носиться со своим дурацким суверенитетом, тогда нас весь мир сразу полюбит.

Но если кто-то из их круга добирается до того или иного рычажка управления, отсутствие в их субкультуре даже намёка на традицию ощущения страны как целого и ответственности за страну в целом приводит к ужасающим результатам. Мне отвратительна военщина — стало быть, у России не должно быть армии. Я пострадал от КГБ — стало быть, у России не должно быть спецслужб. Патриотизм это последнее прибежище негодяев — стало быть, будем выкорчёвывать российский патриотизм. В итоге государство лишается способности выполнять основные свои функции. Но когда в силу этаких реформ в стране и впрямь становится невозможно жить и в который раз начинается что-нибудь вроде «Шамиль Басаев! А Шамиль Басаев!», мечтатели лишь руками разводят с непроизвольным торжеством: мы же всегда говорили, что в этой стране просто невозможно жить! А когда мало-помалу начинают срабатывать защитные механизмы, инстинкты социального самосохранения, когда этих реформаторов вновь подвигают от власти и начинают хоть как-то восстанавливать то, что ими было разрушено — они и тут за своё: нам так и не дали довести наше святое дело до конца, а всё потому, что рабы соскучились по Хозяину. И тогда подразумевается, что любые невзгоды и лихолетья этим рабам — поделом.

Создаётся впечатление, что к какой-либо конструктивной деятельности, к объединению усилий эти люди способны только внутри своего слоя и только для достижения групповых целей, обусловленных корпоративными представлениями о Добре и Зле; всей остальной части страны они будто всё время за что-то мстят. Создаётся впечатление, что привлечь их порядочность, знания и опыт для решения общих задач, опереться на этих людей, пытаясь улучшить что-то существующее, при всем к ним уважении, при всем желании — не получалось, не получается и не получится. В этой среде просто не понимают, о чем речь. По отношению ко всем, кроме себя, там могут лишь отменять существующее, пытаясь заменить его несуществующим. Обидно за них до слез и, похоже, безнадёжно.

Наверное, в этом отныне и заключается их социальная функция. Каждый их жест, давно уже узнаваемый издалека, каждая характерная фраза на любом нашем историческом перепутье будут торчать предупреждающими знаками: сюда не ходи, уже пробовали. Коня потеряешь, а вдобавок и страны лишишься.»