Книга гостей

Ну, мне вот показалось длинно — писать же труднее :-)

А кто в вашей аналогии Лермонтов, собственно? :-)

Google говорит, что «Смертные муки пришельца» Гарри Гаррисон написал )))

Спасибо. И ничуть не нудно и не длинно.

По поводу знакомства с Латыниной. Из школьного сочинения: «С Михаилом Юрьевичем Лермонтовым я познакомилась в детском саду»)))

Спасибо.

Честно скажу — мне примерно так и помнилось, но я сейчас не в городе и проверить не мог, а непроверенные данные не привык публиковать :-) Был как бы двухтомник — «Экспедиция на Землю» и «Туннель под миром». «Туннель» у меня уже тогда был свой, повезло, и его состав я знал наизусть, а вот «Экспедиция» попадала в руки лишь библиотечная или у кого-то взял перечесть... Поэтому не так укоренилась.

Автор рассказа «Смертые муки пришельца» — Гарри Гаррисон.

Рассказ был опубликован в сборнике «Экспедиция на Землю», 1965 г.

Не надо Клин вышибать, там Чайковский жил... :-)

Вопрос, наверное, естественный, и неприятен он лишь тем, что ответить на него трудно, нудно и, вероятно, исчерпывающим образом — невозможно.

На самом деле я вовсе не из либеральной среды. Когда я познакомился с Латыниной, у меня совсем не сперло дыхание в зобу. Ну, вот еще с одним человеком познакомился... Мой отец — деревенский мальчишка из Подмосковья, недели три жил под оккупацией, когда немцы брали рекорды приближения к Москве, потом сбежал в армию на год раньше призывного возраста, попал на фронт под Ленинград во время блокады. Когда мы в моем детстве ездили на электричке погулять в Пушкин или в Павловск, около остановки «Проспект Славы» он всегда с воторгом тыкал пальцем в левое (если ехать от города) окошко и сообщал: вон, вон там наша зенитная батарея стояла. Мамина мама тоже деревенская — была на западе Ленобласти такая деревня Закорново, ее еще в Гражданскую сожгли. В самом раннем детстве одна из интереснейших сказок была — бабушкина, называлась «про Закорновскую войну» (это Юденич наступал). Вышла замуж за кронштадского моряка, так что мама родилась уже почти лениградкой — кронштадкой. В войну обе были в эвакуации у дальних родственников в Пензе, потом вернулись, но кронштадский дом разбомбили, и несколько лет они с ее мамой, бабушкой моей по материнской линии, прожили, как говорится, «в углу» у бабушкиного брата — он после войны оказался зигзагами тогдашней демократии главой администрации города Павловска и фактически это при нем, на его горбу Павловск в первом приближении восстановили (как только восстановили, его из начальников сразу турнули, чтоб не мешал делать карьеру настоящим начальникам). Двухэтажный деревянный дом, где в ту пору жили тогдащшние павловские отцы города, сохранился, даже приукрасился — там теперь, кажется, обитает обслуга шикарного ресторана «Крепость Бип», дом стоит совсем рядом от отреставрированной и сделанной по-настоящему нужной людям крепости, которую я по детству помню как романтичнейшую, таинственнейшую руину, куда ребятня лазила бояться. А отец как раз в это время, сразу после войны, учился в пушкинском артиллерийском училище, повышал квалификацию. Там они с мамой, катаясь в марте с горки между Павловском и Пушкином, и познакомились. В школьные годы практически каждое лето я проводил в родном отцовском Рогачево, у бабушки по отцовской линии, в сугубой дали от интеллигенции. Я слегка писал об этом и тут, на сайте в одной из давних реплик, и в «Руле истории»: «Я теперь думаю, вот в чем разница. Те, кто с замиранием сердца читал когда-то Стругацких, но при том рос из родной земли — ну, хотя бы в той минимальной степени, как я, просто влюбившись с детства в подмосковные луга и деревеньки, обожая пироги из русской печки, вполне с юмором относясь к выгребному сортиру и с шести лет привыкнув рубить сечкой в долбленом деревянном корыте месиво для уток из крапивы, картошки и каких-то там еще отбросов — тот и мечтал, читая «Полдень» и «Стажеров», о светлом будущем для своей страны. Даже если воображал себе все человечество. А те, кто ровно так же впитывал Стругацких, но при том топал в импортных ботиках исключительно по столичному асфальту, мечтали о светлом будущем безотносительно к стране проживания».

Так что по корням своим я совершеннейший ватник. И та фантастика, что я безумно начал читать с первого же класса школы, как только читать научился — крутого советского замеса, Адамов, Беляев, Мартынов — мою ватную составляющую только усиливала.

Было бы очень интересно всерьез проанализировать, как и когда даже такой сермяга, как я, начал, сам того не ощущая, пропитываться диссидентством. Типа потому что все уважаемые тобой взрослые люди реагируют на это так, а на то — этак, смеются в определенных ситуациях, и восхищаются тоже в определенных ситуациях, и чтобы тебя воспринимали веселым, надо шутить так-то и так-то, а чтобы считали умным, надо думать то-то и то-то... У нас была очень сильная школа — никакая не спец, но учились в ней в основном дети преподавателей Политеха и офицеров Академии Связи. Все читали Стругацких, все читали Лема, даже на школьном КВНе уже в восьмом классе инсценировали не что-то, а «Смертные муки пришельца» (забыл, кто из американцев написал — но вошло в один из первых же мировских сборников англо-американской НФ)... На «Щит и меч» осенью 68-ого (по серии в месяц выпускались на экран) ходили семьями, смотришь — половина зала кинотеатра твои одноклассники с родителями. Восторгались одним и тем же, но и издевались над одним и тем же... Помню, в самом начале семидесятых песни Галича обсуждали, меня уже тогда раздражала его эмоциональная монотонность, только я понять и сформулировать еще не умел, я говорил: злопыхатель он какой-то, а мне однокласнник в ответ с яростью: он так видит!

А мои любиымые учителя — вернее, учительницы! Я их имена в меру сил увековечил как имена учительниц Симагина в «Человека напротив». Учительнимца математики в девятом классе дала мне почитать знаменитую книжку-перевертыш Стругацких, где «Стажеры» и «Второе нашествие» под одной обложкой (наш-то дом в смысме книг был поначалу совершенно нищ, родители начинали жизнь с нуля, обеденный стол у нас многие годы и то был списанный из столовой той самой Академии Связи, от которой отец, после училища направленный туда служить, получил комнатку). Когда я сказал, что «Стажеры» мне нравятся больше, она сказала: «Потому что ты еще маленький». Но к зиме десятого класса я в ее глазах уже подрос настолько, что она дала мне на прочит самиздатовских «Гадких лебедей»... На мой творческий вечер перед вступлением в Союз Писателей в 89-ом я обеих учительниц позвал, и после всякого там триумфального обсуждения моей личности уже в неофициальной обстановке Стругацкий к ним подошел и сказал: «Этот у вас удался». Та же учительница математики после шабаша в Христе Спасителе мне написала на мэйл: «Молодцы девчонки!» Я ответил только: «Как хорошо, что в ту пору, когда вы учили наших замечательных девочек, у вас были другие представления о молодцах» (девочек я перечислил нескольких поименно, но Вам их имена ничего не скажут — поверьте на слово: замечательный врач, замечательный генетик и пр.). После этого она перестала мне писать и перестала отвечать на мои письма.

Наверное, именно это созревание сразу в двух мирах меня и сделало не на словах, а на самом деле уважительным к различным ценностям и разичным точкам зрения, и я готов не обижаться ни на какие расхождения во взглядах, во всех идеалах искать положительное зерно и видеть в них проявления неотменяемых человеческих свойств, не относитсья к инакомыслящим хуже, если только это инакомыслие не приводит к прямому насилию и прямому предательству. И еще помогло понять, что человеку глаза на реальность открывает только сама реальность, никого переубедить невозможно; правда, есть надежда постараться упредить либо пока человек еще не окостенел, либо помочь ему сформулировать то, что в нем вызревает под воздействием реальности, а он этого еще не понимает или даже сопротивляется.

Но, конечно, именно поэтому иногда бывает одиноко... Люди ведь часто пытаются выйти из одиночнства, создав себе своего путем косвенного, духовного изнасилования (впрочем, прямые изнасилования, думаю, из этого же инкубатора). Наверное, я очень рано почувствовал иллюзорность такого выхода, то, что он — ненастоящий, и одичночество лишь усугубляется, когда свой — это не свой, а просто расплющеннный чужой.

Знаете, лучше одиноко одному, чем скучно с чужими людьми. «Одиноко одному» — тут-то и поразмыслить, или просто «послушать, как тает снег». А «скучно с чужими» — это невосполнимая и ничем не оправданная порча отпущенного тебе времени. Чисто дырка на жизни.

Вот видите, как длинно и нудно. А ведь я еще университетского периода даже не консулся :-)

Как говорится, клин клином вышибают. Можно ли отвлечь Вас от грустных мыслей не совсем приятным вопросом?

Я водился и вырос в середине России меж людей, считавщих любовь к родине естественной и не представлявших иного. Мой круг общения — сплошные патриоты, а других я вживую не видел, они где-то в телевизоре или в сети.

Вы явно произошли из либеральной среды, где гордятся личным знакомством с Латыниной. Многое из написанного Вами предназначено не для обоснования патриотизма, но для переубеждения русофобов. Понятно, что они не только остаются при своём мнении, но даже ленятся Вас критиковать.

Поэтому интересно, как Вы ухитряетесь выживать при таком противоречии Ваших взглядов с воспитавшей Вас средой?

Ну, флуктуации бывают, конечно, и даже вполне уважаемые и уникальные. Но это ж совсем иное дело. Однако статистически говоря, не нужны. Да и положа руку на сердце: так ли уж нужно для выживания вида осиливать то, что я когда-то накорябал ? :-)

«Прадеды уже, в сущности, не нужны. Им нечего дать...»

Моя прабабушка (1885 г.р.) получила классическое образование при царе и успела пообщаться со мной-маленьким.

Почти все мои учителя обучались не в ВУЗах, а в педучилищах. Это такие ПТУ в районных городках. Похоже, я не смог бы осилить Ваши статьи, не будь у меня прабабушки. Просто не понял бы, о чём они и к чему.

Это старая и вечная проблема. Конечно издевательство. Мне вот шарахнуло шестьдесят в этом году, и я это чувствую чрезвычайно остро.

Но с другой стороны: Бог не фраер, природа не бл. Представьте, что Брежнев жил бы до ста пятидесяти...

Кроме шуток. Опыт отцы передает детям, уже деды внукам — передают лишь безудержную ласку (потому что сами скучают перед смертью о детстве и пользуются возможностью с внуками вновь стать детьми) и увлекательные, более или менее назидательные истории о стародавних временах. Опыт более ранних поколений просто неприменим. Прадеды уже, в сущности, не нужны. Им нечего дать, а взять они ничего и подавно не могут. Долголетие — это проблема, прежде всего, окостенения души и мозгов. Темп смены поколений не случаен... Увы. Я уж не говорю о том, что все главные научные открытия делаются молодыми людьми, а потом всю жизнь открыватели лишь подибрают для них доказательства... В художественном творчестве в основном тоже так. И вообще. Я сколько раз наблюдал, что даже самые умные люди, старея, продолжают в изменившемся мире повторять то, что им в свое время открылось и было в значительносй степени верным лет двадцать, тридцать, сорок назад. А они все талдычат, нелепо надеясь что, может, вот теперь-то их наконец поймут и услышат... А мир давно укатился в полную неадекватность их былой мудрости. Так что не все так просто, хотя помирать, елы-палы, конечно, не хочется. Но еще более не хочется впадать в маразм :-) А горше всего ощущать, как постепенно, точно листья с дерева, с тебя сваливается и слущивается все самое главное, то, что делало тебя тобой. Сначала перестаешь рисовать, потом перестаешь писать стихи, потом перестаешь придумывать сюжеты и характеры, потом и наука становится до лампочки... А дышать, жевать и учить всех дураков праведной жизни все равно охота! :-)

«Но сразу: и что? Врать, убивать и развратничать на сто лет дольше, чем до того?»

Да почему? ведь очень многих вещей мы просто не успеваем ни понять, ни сделать в этой оскорбительно короткой жизни. Ведь это издевательство — пара десятков лет полноценной работы, а дальше деградация. Даже низкий человек страдает от этого, хоть и не всегда понимает, в чем дело.

Гениально! Благородно! Все хотят. Всегда хотели. Кстати, то, что мы привычно переводим с китайского как «элексир бессмертия», у них на самом деле называется очень биологично и даже фармакологично: чаншэн бу лао дэ яо, то есть дословно: «зелье, от которого живут долго и не старятся». Но сразу: и что? Врать, убивать и развратничать на сто лет дольше, чем до того? Или, в лучшем случае, если процитировать «Улитку», «шататься от алмазной распивочной до хрустальной закусочной» на сто лет дольше?

Высоцкий: «Мне вчера дали свободу. Что я с ней делать буду?»

"И кроме того, расширение познания благородно, увлекательно, придает порой жизни смысл совершенно всерьез, но по большому-то счету это не цель, а средство. Вопрос в том, что человек потом делает со своими расширенными знаниями. "

Есть и это. Опять-таки, извините за личный пример, я решил стать биологом не в последнюю очередь потому, что хотел (и хочу) добиться радикального продления жизни...

Куда нелепее то, что в жизни вообще нет ничего не случайного.

И кроме того, расширение познания благородно, увлекательно, придает порой жизни смысл совершенно всерьез, но по большому-то счету это не цель, а средство. Вопрос в том, что человек потом делает со своими расширенными знаниями. Или, если он не делает ничего, что делают с добытыми им знаниями другие и как он потом к этим боковым и нежданным последствиям относится? Познание без применения — это ж вроде онанизма...

Ну, в человеке очень много от животных, многие обозначившиеся в животных теднеции просто доведены до крайности или, по крайней мере, до качественно более интенсивной стадии. Но что с того? Какая разница, есть у обезьян идеалы или нет? Нам не с ними жить, а с собой...

И второе. Есть разница. Чем больше народу нужно перебить, обмануть или оболванить для того, чтобы некий идеал воцарился, тем более он, стало быть, нарочит, выдуман, неконструктивен и неээфективен. А вот органичный идеал порой и вовсе не требует пропаганды — просто вдруг человек слышит нечто, что вопринимает как откровение, как ответ на мучившие его прежде вопросы, и говорит: мать честная, да где ж были мои глаза? Типа как с апостолом Павлом, когда он перестал быть Савлом :-)

Конечно, можно себе представить украинца, мучимого в течение десятилетий вопросом, почему жизнь никак не налаживается, и вдруг слышащего откровение: да потому что русский патриотизм мешает из-за границы! Но это неэффективный идеал, и реальность его очень быстро дезавуирует. Исторически быстро, я имею в виду.

Затрдуняющие совместную жизнь идеалы и облегчающие совместную жизнь идеалы принципиально различны. Идеал Новодворской был органичным для столь узкой и специфической группки и устраивал столь малую часть населения России именно потому, что он был разрушителен для России.

PS Самое нелепое в этом то, что, например, лично для себя (и не только) я считаю единственным стооящим идеалом расширение познания. Собственно, это меня и привлекло в вашем творчестве. Но что, если со мной (или с другими) это просто так случайно получилось?! Ведь нет никаких здесь объективностей...