Не так давно у меня прошли две волны частной переписки. Одна — с очень уважаемым мною замечательным человеком старшего поколения, другая — с вышедшим на меня через гостевую, незнакомым мне до переписки, но, судя по всему, очень симпатичным и дельным доктором физики с коллайдера, моим сверстником, который сам себя называет «человеком Полудня».
Обнародовать нашу переписку я, конечно, не имею ни формального, ни морального права. Но спокойно сформулированную, связно отредактированную выжимку из своих ответов я хотел бы сейчас предложить уважаемым гостям.
Однако прежде оговорюсь: я очень благодарен обоим людям, которые со мной не согласны, но нечаянный диалог с которыми спровоцировал меня на то, чтобы обдумать и высказать следующее.
Советские фантасты несли по кочкам советскую власть и мечтали о свободе, которую понимали, в первую очередь, как свободу познания и творчества. Им казалось, будто окостеневшая социалистическая действительность есть главная ей помеха. Так в свое время пророки Израиля исходили на праведный гнев, клеймя своих царей. Но, развались от их распрей иудаизм, сейчас слова «еврей» никто бы и не вспомнил. К счастью для евреев, во времена Илии и Исайи не было глобализма.
Торопливо импортированная свобода оказалась просто свободой купли-продажи, ибо монополистом на изготовление свободы объявила себя держава, которая фабрикует мировую валюту и потому может (и явно хочет) купить весь мир. Для тех, кто готов продавать все, а главным образом то, что не ими создано и не им принадлежит — тут-то и случился рай. Мир ИХ Полудня.
Единственным препятствием для тотальной скупки являются системы ценностей, в рамках которых не все продается и покупается. Ну и, конечно, люди, их исповедующие. Против них может быть эффективной только сила.
Поэтому любые переживания и соображения, что ограничивают распродажу, оказались ошельмованы как тоталитаризм, подлежащий силовому искоренению под изрядно опошленным флагом борьбы за свободу — борьбы, сведенной ныне всего лишь к размыванию и дезавуированию всех отличных от личной выгоды смыслов жизни.
В угоду идеологии людям во всем мире навязываются такие степени свободы, которых человек уже не может выдержать, с которыми ему нечего делать и от которых он — животное, возникшее и миллионы лет развивавшееся в иерархически организованных стаях — сходит с ума. Целенаправленное разрушение естественных и оттого традиционных социальных иерархий (семьи, производственной ячейки, государства) бросает оказавшегося в эмоциональной пустыне человека в объятия иерархий антисоциальных: тоталитарных сект, мафиозных группировок, националистических банд, фанатских свор. Вот и вся свобода. Мой свободный выбор — беспрекословно слушаться кумира или вождя, и я глотку перегрызу любому, кто скажет о нем плохо. Только тогда я счастлив, и жизнь моя полна смысла.
Но либералы лишь изумленно поносят «подтянутых молодчиков», «спятивших мракобесов», «озверевших убийц-одиночек» и «религиозных фанатиков» — откуда, дескать, все это берется в наш просвещенный век? — и тупо продолжают создавать самую благоприятную для них среду.
Издавна мечтая об уменьшении роли государства, они то ли не понимают, то ли, храня верность идеалам юности, не хотят понимать, что, разрушая социоструктурную этику, традиционный ненасильственный регулятор общественной жизни, без которого невозможна никакая самоорганизация, они сами вынуждают государство с его уже совершенно бесчисленными телекамерами слежения, нескончаемыми регистрациями и проверками, прослушкой, осведомителями, полицией, дубинками, административными арестами и прочими атрибутами Старшего Брата брать на себя упорядочивание даже тех сторон бытия, которые прежде во вмешательстве государства и вовсе не нуждались. Там, где возникает вакуум саморегуляции, начинается бардак. И тогда государство, кряхтя, безо всякого желания лезет неумело поддерживать порядок, например, в храмах — что еще лет пятнадцать назад и в кошмарном сне привидеться не могло, ибо нужды такой не было. Похоже, по милости либералов мы все скоро будем жить при тоталитаризме — обеспечивающем, однако, не попытку, скажем, строительства бесклассового общества, но всего лишь полную невозбранность спекуляций.
Поразительная религия советской фантастики с ее на редкость притягательной коллективистской этикой бескорыстия, честности и созидания, этот причудливый симбионт православия и коммунизма, НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКОЕ РАЕВЕДЕНИЕ — оказалась просто одной из основанных на априорном, сакральном знании ценностных систем, в которых есть общие конструктивные РАЗРЕШЕНО и ЗАПРЕЩЕНО.
Но к тому же — единственной, что ориентирована на познание, на претворение новых знаний в технологиях, на создание не консьюмеристского варианта будущего.
Интересно, что реальному творчеству и созиданию традиционные коллективные РАЗРЕШЕНО и ЗАПРЕЩЕНО практически не мешают. Но вот те, кому не дано ни сказать, ни дать миру чего-либо нужного, важного или по крайней мере доброго, ощущают налагаемые этикой ограничения как некие лагерные проволочные заграждения, по ту сторону которых маячат самые лакомые свободы. Эти заграждения из тоталитарной колючки непременно должны быть снесены. Как это нельзя закидывать файерами только что начавшийся футбольный матч или резать ножами тех, кто болеет за не мою команду? Почему, собственно, нельзя слепить лазерами пилотов, ведущих на посадку пассажирские лайнеры — ведь прикольно же! С чего вдруг я должен соблюдать правила дорожного движения, я ж не на ведре с гайками езжу! Кто запретил опрокидывать чужие машины в поисках закатившегося мячика, малевать уды на мостах или учинять панк-молебны? На кой ляд надо самому затруднять себе карьеру и тратить время и силы, ухаживая за больными старыми родителями, они ж все равно не сегодня завтра загнутся? Ну, если скопищу расфуфыренных накрашенных мужиков запрещают демонстративно лизаться и гладить друг другу яйца на фоне Исаакия, это ж вылитый ГУЛАГ! А почему нельзя взрывать полные ни в чем не повинного народу рынки? И с какой такой радости нельзя Родиной торговать? Кто сказал? Ну, он сказал одно, а я — другое, так он вот пусть и не торгует, а у меня иное мнение. Мне чужие проповеди не указ, я сам разберусь, я такой же человек, ничем не хуже.
Врет. Не такой же. Хуже.
Не равны блядство и любовь. Не равны аборт и роды. Не равны разрушение и созидание...
Благодаря советской НФ с ее четкими критериями Зла и Добра я, слава Богу, это точно знаю.
Что же касается обожаемого мною мира НАШЕГО Полудня...
Всем хорош вечный двигатель. Он и экономичен, и экологичен, и крайне необходим с точки зрения энергетической безопасности, и всем его хочется. Одна беда — он абсолютно невозможен.
То же и с миром Полудня. Чтобы в этом убедиться, достаточно задать себе самому вопрос: по какой программе учитель Тенин преподавал аньюдинцам историю? С физикой все понятно, и с математикой тоже — а вот историю? И если проанализировать горячо любимый и просто завороживший меня с детства текст Стругацких, ответ может быть только один: ни по какой.
Перед нами человечество со стертой памятью. То ли искусственно выращенное в пробирке, то ли лоботомированное... И может, оно бы и не плохо — но все методики стирания памяти и превращения человеческого сознания в чистый лист настолько чудовищны и, главное, настолько портят в первую очередь самих же стирателей, что, выбирая из двух зол наименьшее, приходится выбирать память. А потом кропотливо, прилежно и специально учиться работать с нею, пытаясь брать у нее все лучшее и приглушать, рафинировать все худшее. Это отдельное научное дело, по крайней мере не менее сложное, чем «предсказание для парциальной ширины распада Bs-4 мюона за счет обмена легким голдстино».
Именно для того, чтобы Полдень хоть в какой-то степени мог быть реализован, надо учиться работать с давлением традиций, а не отмахиваться от него и не идти ему наперекор.