Да как здорово! Уважительно, с пониманием. Реально по тексту. Редкий случай. Это вам не эксперды «Нацбеста». Как говорил один из персонажей «Своего среди чужих» — это, брат, наука...
Сердце мое исполнено благодарности...
You are using an insecure version of your web browser. Please update your browser!
Using an outdated browser makes your computer unsafe. For a safer, faster, more enjoyable user experience, please update your browser today or try a newer browser.
|
официальная страница |
Да как здорово! Уважительно, с пониманием. Реально по тексту. Редкий случай. Это вам не эксперды «Нацбеста». Как говорил один из персонажей «Своего среди чужих» — это, брат, наука...
Сердце мое исполнено благодарности...
Удивительная погода, из-за которой не то что в огороде не поковыряться, но даже и картонные стенки дачной халабуды пересекать изнутри наружу категорически невмочь, располагает к продолжению архивных изысканий. За два дня до нынешнего прыжка в город — накупить и наготовить маме еды на следующую неделю — в одной из ещё не заплесневевших папок я наткнулся на любопытный документ.
Пребывал он, кстати сказать, в глубоко символичном соседстве с маленьким фотопортретом совсем ещё юной Люды Козинец, светлая ей память. Родилась в Красноярске, училась сначала в Оше, потом в Симферополе, писала по-русски, умерла в Киеве...
Совершенно не могу вспомнить, когда, для кого и по какому поводу данный документ был написан. Первая страница, способная, возможно, что-то прояснить, оказалась утрачена. Лишь по контексту можно предположить, что где-то в конце первой половины 90-х годов кто-то предложил мне опубликовать изначальный вариант моей древней повести «Доверие» на Украине. Смутно подозреваю даже, что в переводе на украинский язык. И мною было написано, видимо, нечто вроде предисловия к предполагаемому изданию.
Сейчас уважаемые гости поймут, что мне тут показалось достойным обнародования.
***
Мне он нравится меньше второго, профессионального. Но есть довольно много людей, которые считают иначе. В 90-ом году Андрей Николаев опубликовал чудом уцелевший текст в своём фэнзине «Сизиф», и эта публикация раззадорила поклонников «Доверия-I». До сих пор на конах ко мне подходят: «Ну почему до сих пор НАСТОЯЩЕЕ «Доверие» ещё не издали?»
Что ж, можно попробовать. Тем более, что создававшийся почти двадцать лет назад стихийно-вульгарно-антикоммунистический текст, увы, имеет шансы оказаться более чем злободневным.
Дело в том, что лучезарные, едва ли не будто «Полдень. XXII век» демократии, которые, нам казалось, мы с таким трудом создали в борьбе с партноменклатурой — а на самом деле они созданы были самой партноменклатурой, которой даже жалкие остатки однопартийной дисциплины и иерархии мешали хапать, как хотелось, и, как хотелось, всерьёз корешковать с мафией — отличались доселе от тоталитарного прошлого лишь одним: большей доступностью информации. Но и это отличие грозит сойти на нет. Для России самый громкий звоночек такого рода — Чечня. Месяцами нам врали, что российских солдат там нет. Месяцами врали, что будь они там, порядок воцарился бы за полчаса. И именно эта ложь, когда она открылась, сделала войну морально проигранной ещё до её начала. Именно ложь, открывшись, заставила Москву выбрать из всех возможных вариантов решения действительно наболевшего, действительно нуждавшегося в решении вопроса самый кретинический и самый кровавый. Именно она в очередной раз ни за что ни про что выставила перед всем светом несчастных российских ребят, брошенных под пули, оккупантами и поработителями, а очевидных убийц, бандитов, грабителей — святыми защитниками маленького гордого народа.
Чувство такта не позволяет мне приводить аналогичные примеры из политический жизни дружественной Украины. Меньше всего мне хотелось бы задеть чьи-то национальные чувства. Но читатели сами без труда найдут для себя такие примеры охапками.
Ложь — это роковой шаг на пути перерождения. Потому что он — первый. И потому что он почти неизбежно заставляет делать следующий.
Кажется Хемингуэй сказал: фашизм — это ложь, изрекаемая бандитами. Ложь у нас уже есть. И бандитов — хоть отбавляй. Просто придя к власти, как демократы, они ещё немножечко мнутся и в основном предпочитают бандитизм экономический. Отдельные акты политического терроризма они передоверяют пока своим подельникам из криминальных структур. Но логика истории такова, что, если эту тенденцию не удастся переломить, находящиеся у власти либо сделают следующий шаг и снова перестанут стесняться политического бандитизма, либо их сметут с престолов те, кто снова сделает политический бандитизм основой политики. Лгущий не может не убивать тех, кто знает, что он лжёт. Например, лгущий, что Россия и Украина — две совершенно различные державы, раньше или позже не может не... Впрочем, молчу, молчу.
Как ни странно, детский вариант «Доверия» говорит обо всем этом куда яснее взрослого...
***
От себя нынешнего с грустью добавлю ещё несколько слов.
Когда-то Рэй Брэдбери сказал: «Фантасты не предсказывают будущее, они его предотвращают». К сожалению, в данном случае получилось наоборот. Предсказать получилось. Предотвратить — не удалось.
Может, не удалось в том числе и потому, что «Доверие» так и не издали на Украине?
Перед церемонией последней АБС ко мне обратился Юра Флейшман с вопросом, не знаю ли я, по поводу какого из моих опусов Борисом Натановичем Стругацким написан отзыв, кончающийся вот такими вот словами. Произнесенная затем цитата была весьма лаконичной и довольно приблизительной, по ней я ничего не вспомнил и предположил, что я, вероятно, и отзыва-то этого не видел. Нет, видел, возразил Юра, ибо в какой-то из своих статей по поводу него высказался. Тогда я заключил, что просто не могу узнать его по короткому отрывку и мне бы надо посмотреть сам текст. Юра обещал мне назавтра его прислать, потому что ему надо его как-то атрибутировать. Затем разговор перешел к довольно традиционной теме моей детской переписки со Стругацкими. Я точно знаю, что мои писульки Борис Натанович хранил, потому что когда я впервые попал к нему в гости в 1975-ом, мы в папке с надписью «1965» их нашли и даже посмеялись над моей попыткой нарисовать в одном из писем «Хиус». Очень было бы любопытно глянуть на это сейчас. Об этом я Юре и сказал. По его ответу выходило так, что все письма, которые Стругацкий получал (в том числе и школьные мои), давно уже оцифрованы, надо только поинтересоваться. А вот ответы Стругацкого (в том числе — мне) рассыпаны по адресатам и выискивать их приходится по крохам. Для полного собрания надо их тоже иметь. Я обещал, когда доеду до дачи (часть моего архива в силу малогабаритности жилища хранится там), найти обе реликвии.
Как и подобает видному людену, по примеру Тойво Глумова Юра, видимо, сразу забыл о своих просьбах и обещаниях. Ничего я не получил ни назавтра, ни до сих пор. Но сам я остаюсь покамест всего лишь человеком, и поэтому действительно, как только погодные условия позволили добраться до дачи, нашел там ответы Стругацких. Вот они.
Во втором письме на месте подписи обоих братьев зияет, как говорится, лакуна. Это неспроста. В первые университетские годы мне еще было свойственно некоторое тщеславие. Переплетая в одну обложку несколько журнальных публикаций братьев, я назвал ее, скомбинировав «Сказку о тройке» и «Парня из преисподней», «Сказками из преисподней», а вместо фамилий авторов подклеил вырезанную из письма двойную подпись. И давал читать направо и налево. Вскоре кто-то из моих живших в общаге читателей-сокурсников залил плод моих переплетных трудов то ли водой, то ли чем еще. Вот так он с тех пор выглядит.
В загородной части архива я наткнулся еще на несколько давно забытых единиц хранения, которые моих ровесников, получавших на своем тернистом пути в литературу аналогичные плюхи, заставят, я думаю, ностальгически матюгнуться, а молодым коллегам покажут тогдашнюю заботу вышестоящих инстанций о нравственности писательско-читательской смычки во всей красе. В одной из рецензий речь идет о многострадальном «Достоин свободы», который в процессе моих попыток его издать менял названия и объем в весьма широких пределах; однажды по рекомендации Беллы Григорьевны Клюевой я дал рукопись лично Сахарнову, долго не было вообще никакой реакции, а через полгода редакция зачем-то разродилась совершенно уже мною не ожидаемым и совершенно мне не нужным отзывом.
В другой — о моей первой попытке издать в «Советском писателе» сборник «Свое оружие» — который все же вышел впоследствии, что, вообще говоря, характеризует позднесоветскую власть не с худшей стороны; при раннесоветской, разумеется, после подобной рецензии я мигом ехал бы на лесоповал. Возможно, пожилой автор рецензии по старой памяти на что-то подобное и рассчитывал...
Какой, однако, контраст с нынешней невозможностью напечатать что-то, пардон за архаичный штиль, ободряющее человека и, мегапардон, духоподъемное. С нынешним воспеванием и авторами, и критикой того, что действительно «читать тягостно»! Да не просто тягостно... Вот хоть уже ставшая для меня традиционной грушей для битья «F20». Даже от вполне вменяемых людей я порой слышу, что «книга понравилась». Еще бы! Ведь она легитмизирует, раскрепощает внутреннего подлеца, который под более или менее строгим арестом сидит в каждом из нас и рад-радешенек малейшему послаблению режима; а какой путь на свободу для него может быть короче, чем признание окружающего мира настолько мерзким, что в нем любая мерзость — норма, а то и подвиг? Если бы не психологический эффект «гаденькой свободы» кто стал бы читать про окровавленные презервативы и проссанные штаны?
Нет, мне ближе та позиция, что сформулировал, например, в «Чуме» Альбер Камю: «...Здоровье, неподкупность, если хотите даже чистота, — все это уже продукт воли, и воли, которая не должна давать себе передышки. Человек честный, никому не передающий заразы, — это как раз тот, который ни на миг не смеет расслабиться. А сколько требуется воли и напряжения, чтобы не забыться! ...Вот почему все явно устали, ведь нынче все немножко зачумленные».
Сравнивая нынешнюю и позднесоветскую критику, даже не скажешь, что лучше. Можно лишь заключить, что любая крайность отвратительна. Или, повторю себя, любимого: зло — это добро, перешедшее границы применимости.
Все как и следовало ожидать. Вот как реагирует на «F20» породистая литературная критика:
«Козлова написала книгу о мире, в котором живем все мы. О психически больном обществе, где изгоем чувствует себя нормальный человек. ...Козлова каждым абзацем своего романа подводит читателя к мысли, что все мы живем в психиатрической клинике. Дом, школа, работа, сумасшедший дом — все одинаково. ...Собака Лютер становится первой жертвой в романе. После нескольких попыток (иногда успешных) укусить героев книги, ее усыпляют. Козлова словно подсказывает единственно возможный способ решения проблемы. Шизофрения неизлечима. Вокруг общество шизофреников. Но ведь весь мир усыпить нельзя. К сожалению? ...Жизнь, в которой правильно все, пуста ...Жизнь должна быть сумасшедшей, чтобы, как говорил классик, прощаясь с ней, не было обидно за бесцельно прожитые годы. ...Гнилая кровь течет по венам общества, которому давно пора поставить диагноз — F20» («Дружба Народов», 2017, 6).
Бла-бла-бла...
Я представляю себе мир, где пилоты авиалайнеров, хирурги на операциях , конструкторы ракет, водители трамваев, охранники в метро, сантехники и электромонтеры начали бы вести себя в соответствии с идеалами нашей гуманитарной элиты... И я представляю , как первой же и взвыла бы эта самая элита: мол, вы что, все с ума посходили?
Но покамест F20, к счастью, присущ главным образом лишь властителям дум.
До чего же похожа тупейшая советская критика на элитарную нынешнюю! Близнецы-братья. Идеологии — пусть, казалось бы, диаметрально противоположные - на первом месте. Сверхзадача одна и та же: убедить, что говно — это настоящее , а настоящее — это говно. А то вдруг кто-то еще остался нормальным и отличает белое от черного?
Вот например:
Кстати, и тут и там, хотя и под разными соусами, фигурирует «дружба народов».
Бла-бла-бла...
Вчера ввечеру нашел наконец время прочесть книжку Козловой «F20». Ту, что и получила в итоге «Нацбест» со всей полагающейся по ней нехилой матпомощью. Очень небесполезное чтение. Оправдались мои худшие ожидания. Парад уродов. Но это бы еще полбеды. Книжки разные нужны, книжки разные важны. И эта отражает некий сегмент реальности, пусть и весьма неприглядный. Не отводить же от него глаза, делая вид, что его нет. Не цензуру же вводить.
Но вот триумф сего опуса среди властителей дум... И та самая матпомощь, с капитанского мостика приказывающая остальным литераторам «Так держать!»
Душами по уши в дерьме, ощущают из-за этого некий дискомфорт, но вместо того, чтобы пытаться из дерьма выбраться, стараются затащить в него всех, до кого могут дотянуться своей продукцией. То есть всех, кто не они, и изображают дерьмом, а себя — единственными, кто способен на подлинную доброту и человечность. Остальных — просто презирают. Вот навскидку. «Он был настолько нормальным, что это граничило с небытием... мне казалось, у него вообще нет личности». «К серьезным отношениям готовы только те, кто вообще ни на что в этой жизни не годен». «Все хотят кого-то другого. Вместе остаются навсегда просто от отчаяния. Когда понимают, что никого другого никогда не будет». «Только не надо про человеческие отношения. У меня от этой ахинеи глаза на лоб лезут. ...Как только я слышу про человеческие отношения, долг, семью, бескорыстие, я сразу понимаю, что человек и секунды в себе не копался». То есть все невывихнутые, работящие, инстинктивно сдерживающие чертей в себе, а то и по простоте своей вообще не знающие о них - это, как сказал бы Румата, «просто жрущая и размножающаяся протоплазма». Но тот все же был человеком светлого коммунистического послезавтра, а не пьяной истасканной школьницей-шизофреничкой.
Я очень хорошо понимаю, отчего и у кого подобные тексты могут вызывать восторг. Читает такое, скажем, известный критик или продюсер и думает с упоением: «Как хорошо, что моя жизнь сложилась удачнее. Как хорошо, что это все не со мной. Как хорошо, что я все-таки лучше!» Точь-в-точь по известной притче: «Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лук. 18:10-14). А вот наткнувшись, скажем, на персонажей, про которых светоч культуры не силах сказать «Я лучше», про порядочность, одухотворенность и верность долгу которых он точно знает, что до такого уровня не дотягивает — он начинает их уже не презирать, я яро ненавидеть. Как и в реальности.
С такими архитекторами духовной жизни мы обречены.
Даю без комментариев.
Какие уж тут комментарии... Честно говоря, я так и не понял, что, собственно, хотела сказать по поводу моей скромной персоны уважаемая докладчица. Могу лишь напомнить: это Дмитрий Быков писал «Оправдание». Я оправданий не писал. Я просто помню, что Коба Великую Отечественную выиграл, а Ельцин даже Чеченскую проиграл. При том, что солдатиков не щадили одинаково оба. Но ведь дело даже в не в этом...
И уж кстати...
Где Ельцин?
А почему?
А потому что он, в отличие от персонажей 39-го года, за интересы страны как-то вот не бился.
и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи — в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием...
Одним словом, вот и еще одна АБС-ка прошла...