Я как раз писал «На будущий год в Москве», когда разразился «Норд-Ост». И эпиграфом у меня с самого начала было взято из Мартина Бубера:
«В этой пустынной ночи нельзя указать никакого пути. Можно только помочь людям ждать, приготовив свои души в надежде, что забрезжит рассвет и дорога появится там, где никто не ожидал».
Когда началась Дубровка, несколько дней я не мог работать, не отлипал (точь-в-точь, как и в последние дни) от новостей, а потом, ближе к концу повести, от лица одного из персонажей высказался вот так:
«Это будет... я надеюсь, что это будет... прорыв. Знак народу, что не все здесь еще продано или сгнило за ненадобностью. Люди увидят, что есть еще великие цели, и что, самое главное, они достижимы. ... Мы все давно тоскуем по Усилию. По Благородному Усилию с большой буквы. С тоски мы шалеем. Я в том уверен... Может, действительно надо было через все это пройти, пережить безмерные потери и угрозу полного исчезновения — чтобы... научиться отвечать за себя. Научиться хотеть и делать. Самим хотеть и самим делать... — Он помолчал, потом криво усмехнулся и неловко сказал: — Во всяком случае, я на это надеюсь. Надо же на что-то надеяться».
Боюсь сглазить, но — тьфу-тьфу-тьфу! — похоже, я надеялся не напрасно и типа как в воду смотрел. Хочется верить, что в «семилетний план поимки хулиганов и бандитов я ведь тоже внес свой очень скромный вклад».