Не так давно мне довелось выступать перед умными старшеклассниками и их не менее умными учителями на конференции, посвященной улучшению школьного образования. В школе в тот день был объявлен день НИИЧАВО — всяк, мало-мальский любящий фантастику, поймет, что это значит. Не ведаю, какова значимость подобных мероприятий, когда Дума принимает один за другим законы, вполне способные сделать наших детей разумом ниже табуреток. Но, как говаривал (вернее, почти говаривал) у тех же Стругацких Кандид, плевать мне на их прогресс, и если мы всего лишь камешки в его жерновах, я сделаю все, чтобы на этих камешках жернова затормозили. Выступление я сымпровизировал, но кое-что из него запомнил. Говорил я примерно следующее:
«После первых двух или трех лет в школе, когда я совершенно без усилий, просто на одной грамотности и страсти к чтению оказался круглым отличником, для меня наступили скучные и тяжкие времена. Несколько лет я практически не выбирался из троек. Но читал я в ту пору уже сплошь научную фантастику, и уже к шестому-седьмому классу знал и что такое гены, и что такое парсеки, и что такое протоны и нейтроны, и что такое Марианская впадина, и кто такие ацтеки, и почему утонула Атлантида, и где живет морской змей... Все это — благодаря фантастике пятидесятых-шестидесятых годов, в которой действие происходило обычно не среди заведомо невозможных и малоинтересных любому всерьез пытливому уму чертей, ведьм и драконов, а именно среди вот такого титанового и плазменного антуража. И к тому времени, когда школьная программа физики, математики, биологии догнала меня и подошла к тем сверкающим высотам, среди которых творились события фантастики, мне все снова стало интересно и я сам не заметил, как опять выбился в отличники.
Потому что все высшие достижения тогдашней науки к тому времени для меня оказались эмоционально насыщены. Среди генов и парсеков совершись подвиги и подлости, кипели любовь и ненависть, боролись добро и зло. И книги были написаны так, что, конечно, всегда хотелось быть на стороне добра. Быть, если повезет, самим добром.
Из этой литературы становилось ясно, что добро, если хочет победить, должно не просто быть более храбрым или упрямым — оно обязательно должно еще и быть более грамотным, умным, изобретательным, просвещенным, научно подкованным. Мир теперь таков, что если этого нет, не поможет никакая храбрость. А огромные пространства между известными мне из фантастики великими открытиями того времени, высящимися, как горные вершины над болотистыми равнинами каждодневной рутинной работы познания, мне пришлось заполнять уже как школьнику, скучными уроками и домашними заданиями. Только так можно было почувствовать себя на острых пиках посреди неба не случайным сухим листком, на мгновение занесенным в высоту порывом ветра, но твердо стоящим владыкой, которому знакомы и подвластны тут каждый камешек и каждая тропинка.
За эту привычку к пусть не очень-то интересной, но совершенно необходимой сермяжной работе я должен благодарить именно школу.
Без малого четыре десятилетия промелькнули со времени моих выпускных экзаменов. Я успел стать доктором исторических наук, уникальным специалистом по теории государства и права средневекового Китая, успел стать одним из ведущих фантастов России, успел стать лауреатом Государственной премии еще РСФСР по кинематографии... Вроде бы добился успеха, жил не зря, прямо ого-го.
Но все это происходило как бы само собой, в неважном внешнем мире, в качестве второстепенных последствий по-настоящему важной внутренней жизни.
Конечно, мне, как и любому живому человеку, приятно идти вперед и к тому же получать за это какие-то блага. Но когда работаешь — думаешь совсем не об этом. Думаешь о деле. Главные переживания — это стремление узнать новое, понять его и поделиться тем, что понял, с другими, кто еще не понял. Если это получилось — это счастье; если не получилось — личная трагедия. Потому что главным внутренним стимулом так и осталось — помогать тому, что с детства стал считать добром. Быть на стороне Руматы из «Трудно быть богом», на стороне Эрга Ноора из «Туманности Андромеды», на стороне Эли Гамазина из «Люди как боги», на стороне Кривошеина из «Открытия себя»... Быть на стороне, прости Господи, советской подлодки «Пионер» из «Тайны двух океанов»!
Мотивация — великая вещь. О ней не всегда вспоминают среди жизненной суеты и толкотни, когда надо торопливо набивать голову конкретикой и скоропалительно решать каждодневные тактические задачи. Но именно мотивация определяет способность преодолевать суету и толкотню, повреждаясь ею и тупея или стервенея от нее в большей или в меньшей степени. Именно она определяет стратегию.
Нынешняя пропаганда личного успеха как главного стимула деятельности ущербна. Либералы учат сейчас, что успех любой общности складывается из суммы личных успехов отдельных людей, эту общность составляющих. Не будет стремиться к успеху каждый — не добьется успеха и общность. Это отчасти так, но лишь от очень невеликой части.
Не стоит даже говорить о столь банальных вещах, как то, что без личной безуспешности воина, погибающего в битве, окажется абсолютно невозможна никакая общая победа. Не стоит даже говорить, что исключительная установка на стремительный личный материальный жизненный успех способна привести лишь в мир криминала: именно там единомоментное деяние, пока оно не раскрыто, сулит наибольший и наиболее скорый барыш. Но даже в науке установка на личный успех, не облагороженная и не усиленная какими-то более мощными и более высокими мотивами, будет плодить небрежных торопыг, халтурщиков, обманщиков, лжеученых, гонителей и палачей настоящей науки. Лысенковщину. Сталина не будет, тоталитаризма не будет — а лысенковщина будет цвести пышным цветом.
Готовность к долгой безуспешной работе — не в смысле «безрезультатной и провальной», а в смысле «не приносящей быстрого личного успеха» — есть одно из главных качеств ученого. Только оно и позволяет ученому в конце концов добиваться настоящего успеха — успеха во всех смыслах. А такую готовность может питать лишь бескорыстное стремление к истине и к тому, чтобы эта истина, будучи открыта именно тобой, благородным бессребреником, героем, мужественным воином познания, была способна — именно потому, что она истина, а не скороспелая фитюлька — улучшать, а то и спасать мир».