Не так давно мне довелось мимоходом посетить город-герой Москву, и, в частности, проехать по Новорижскому шоссе поперек долины Истры. В этих местах я оказался впервые, но давно был наслышан о их красоте. Действительно, я испытал потрясение.
Дело, быть может, еще и в том, что все мое детство связано с Подмосковьем, пусть не западным, а северным. И мои представления о красоте природы, ландшафта, полагаю, сформировались не в последнюю очередь во время долгих пеших путешествий по просторным, чуть всхолмленным васильковым да клеверным полям и лугам, когда горизонты синеют дальними лесами, а на склонах холмов то тут, то там колышутся, повторяя колыхания склонов и долин, уютные, открытые всем ветрам и всем путникам деревеньки; пусть без больших удобств, тогда я этого не понимал, но органичные, плоть от плоти полей и лугов. Они не ломали пейзаж, но были в нем свои, лишь добавляя ему покоя, безмятежности и мягкой очеловеченной красоты.
Долина Истры была чудовищна.
Ее просто не было. Во всяком случае, ее не было видно. Взгляд не улетал дальше ближайшей крепостной стены. Высоченные замкнутые стены, обороняемые периметры, и за ними — какие-то причудливые крыши с инопланетно торчащими электронными наростами. А между периметрами — не поля, не луга, какое там. Вздыбленные кучи вывороченного песка и дерна, полосы отчуждения с неизгладимыми следами гусеничных траков, мертвые барханы, взрытые словно бы прошедшими тут чужими танковыми колоннами.
Это напоминало скопище феодальных замков. Сложную систему укрепленных районов, поспешно накинутых на раздавленную землю иноплеменными завоевателями.
Не стал бы специально писать об этом — об этом лишь ленивый не пишет, а толку чуть. Но буквально на днях в одном из интервью меня спросили: вот вы все о том, каких хороших людей растила советская фантастика, а ведь все молодые реформаторы, ну хоть Гайдар, тоже ведь выросли на Стругацких. Как же так?
Да, это вопрос.
Я уже не раз обращал внимание на то, что именно очень верившие в коммунизм люди раньше всех становились явными или потенциальными (просто не успев стать явными) антисоветчиками, причем антисоветчиками-западниками. От Сахарова до Ефремова. Или хоть взять Аксенова, стремглав проскакавшего путь от «Коллег» и «Звездного билета» до «Острова Крым» (пару лет назад, кстати, я попробовал перечесть «Остров» — невозможно. Писано ненавидящим для ненавидящих. И культ Америки, разумеется). Вот антисоветчики-почвенники никогда в коммунизм не верили. А антисоветчики-западники один за другим вырастали именно из него.
Я представляю себе этапы развития приблизительно так.
Мы верим в замечательное светлое будущее. Мы хотим его построить. Мы сами-то уже вполне созрели для коммунизма, мы — его островки в современном мире. Мы его строим.
Нам мешают. Кто? Мещане. Тупые скоты, рабы, гасящие свой разум, в той или иной мере непременно милитаризованные, в той или иной мере упивающиеся мрачным дурманом патриотизма, понятия не имеющие о свободе, нисколько не интересующиеся наукой и не осознающие своего убожества.
Мы с ними боремся. Мы боремся с ними за светлое будущее.
Почему-то мы проигрываем. Почему-то все властные структуры против нас и за мещан. Почему-то государство, которому мы хотим помочь строить коммунизм, относится к нам, как к врагам.
Мы начинаем бороться с государством. Именно оно — главное наше препятствие на пути к светлому будущему. Единственный враг нашего светлого будущего.
Всякий противник этого государства — наш объективный союзник в этой борьбе.
В январе 91-ого года Стругацкие опубликовали в «Независимой газете» статью «Куда ж нам плыть?» В то время она мне на глаза не попалась (наверное, к счастью). Я познакомился с обширными выдержками из нее лишь относительно недавно, в написанной Антом Скаландисом книге о Стругацких. Ант цитирует статью с восхищением. Например: «Оказывается, бог все-таки есть, но не в Москве, а, скажем, в Стокгольме или, скажем, в Лос-Анджелесе...»
Я теперь думаю, вот в чем разница. Те, кто с замиранием сердца читал когда-то Стругацких, но при том рос из родной земли — ну, хотя бы в той минимальной степени, как я, просто влюбившись с детства в подмосковные луга и деревеньки, обожая пироги из русской печки, вполне толератно относясь к выгребному сортиру и с шести лет привыкнув рубить сечкой в долбленом деревянном корыте месиво для уток из крапивы, картошки и каких-то там еще отбросов типа шелухи — тот и мечтал, читая «Полдень» и «Стажеров», о светлом будущем для своей страны.
А те, кто ровно так же впитывал Стругацких, но при том топал в импортных ботиках исключительно по асфальту, а по большей части ездил в детсад и обратно на персональных родительских авто, чуть позже — на иномарках, те мечтали о светлом будущем безотносительно к своей стране.
На стороне их модели оказалась вся финансовая, организационная и пропагандистская мощь запада. У них под рукой сызмальства были библиотеки, набитые пыльными Вольтерами и де Кюстинами. У них рядом с ходу были потомственные властители дум за всяким праздничным возлиянием, их бесконечные посткомандировочные рассказы о том, как в Европе хорошо и как нас там понимают, о том, как тут плохо и как нас тут гнетут. К их услугам были родительские знакомцы в редакциях столичных журналов и партийных газет — и уж, конечно, их полное сочувствие: такие талантливые детки растут, такие молодые, а уже все понимают, надо им помочь! А мы? Мы оказались безъязыки. Как говорят этнографы: дописьменная культура. Такие не оставляют следов, разве что в качестве бронзовых наконечников для стрел в погребениях. На роль такого наконечника подойдет, скажем, «Буран». То-то радости археологам... Мы не то, что долго не понимали себя. Мы даже слов-то для такого понимания не имели. Все нужные слова оказались тогда словами лишь для анекдотов. «Мама, мама, а почему мы живем в дерьме? — Потому, сынок, что это наша родина...»
И только поэтому на обозримую историческую перспективу их вариант светлого будущего победил.